Зайчик никогда не опаздывал. Ровно в десять минут седьмого он выскакивал из сугроба, бил лапами по коробу и поджимал правую, чтобы не замерзла. В левой лапке он держал подарочек. А уши у зайчика чуть подрагивали от мороза. И нос становился совсем розовый. Мама забиралась на короб, махала зайчику рукой, стаскивала перчатку и гладила его по спинке. Говорила:
— Дорогой зайчик, заходи к нам в гости, Лелька тебя очень ждет.
Но у зайчика перед Новым Годом было столько дел, что он качал головой, протягивал маме подарочек и спрыгивал обратно в сугроб. А дома Лелька раскрывала завернутый в блестящую бумагу сверточек, и внутри у нее замирало от радостной щекотки. Подарочки были разные. Большущее и гладкое с бочков шоколадное яйцо тихонько постукивало игрушкой. Синий сундучок с молочной конфетой и набором деталек из яркой пластмассы можно было поставить на стол и смотреть, как он поблескивает в елочных огоньках. Зайчик приносил то плюшевую собаку, то трубочку калейдоскопа, то связку бананов, и они лежали потом на столе, пылали желтым, будто солнце, которое давно уже спало за сопками. Все праздники — с самого краешка декабря по день, когда маме пора было возвращаться на работу, зайчик ждал ее на углу дома, рядом с продовольственным магазином. Мама выходила за хлебом, консервированным горошком или банкой майонеза, а возвращалась с подарочком.
— Это тебе зайчик принес, — говорила она и смотрела на Лельку через запотевшие очки, а снег тихонько таял на воротнике ее шубы.
И не было ничего лучше этого — ни скрип качелей летом, ни бабушкины пирожки, ни кассета с грустной песней про добро, которое нужно творить на всей земле. Лелька сжимала в ладошке чуть липкий от мороза сверток, а тот хранил в себе тепло далекого зайчика, сохранившего его в снежных заносах тундры.
…Утром второго дня нового года Лелька открыла глаза и увидела, что мир за окном превратился в белую мутную взвесь, как на донышке стакана с теплой водой, в котором бабушка развела столовую ложку сухого молока. Только вода эта была не прозрачная, а чернильная, цвета полярной ночи. Из плотно закрытой форточки сквозило холодом и свистело чуть слышно. Южак — поняла Лелька и зажмурилась. В коридоре тихонько переговаривались.
— Ну куда ты пойдешь, Ира? — спрашивала бабушка. — Там пурга. Пурга, понимаешь?
— Да я только до угла, магазин уже открылся, — отвечала мама и скрипела сапогами об коврик у двери. — Идти три шага. Туда и обратно.
— Там и нет ничего сейчас. Откуда? Дороги замело, зимник перекрыло. Ничего не привезли.
— Что-нибудь, да есть. Я Машку просила нам вкусненького отложить.
— Южак! — голос у бабушк стал громче, в глубине квартиры заскулила Лотка. — Виктор Иванович вчера еле крыльцо нашел. Так бы и замерз у дома. В трех шагах.
— Да он пьяный был, — мама проскрипела по коридору к спальне, где затихла Лелька, но не вошла, осталась на пороге. — Она расстроится, понимаешь? Зайчик же…
Бабушка помолчала. Лелька чувствовала, что они обе смотрят на нее, и старалась дышать глубоко и ровно. Просыпаться окончательно ей не хотелось.
— Скажем, что зайчик в тундре потерялся, — предложила бабушка, а мама засмеялась:
— Как Виктор Иванович?
Смех защекотал в горле. Лелька часто начинала смеяться, потому что смеялась мама. За компанию. Чтобы продлить мамин смех. Но тот, кто спит, не смеется над словами, которые и не понял толком. Так что Лелька перевернулась со спины на живот и спрятала руки под подушку. Мама заскрипела обратно в коридор, бабушка за ней.
— Не ходи, Ирин. Снег валит, ветер с ног собьет, как мы тебя искать будем?
— Ну что я, маленькая что ли? Зайчик небось уже на коробе сидит.
Лелька уткнулась лицом в подушку и зажмурилась еще сильнее. Она почти видела, как мама выходит в заледенелый подъезд, подбирает подол шубы, чтобы не оступиться на лестнице. Мальчик слышит ее шаги и отрывает тяжелую голову от лап, а морда у него в седой изморози.

Вниз по ступенькам, хватаясь за перила крыльца рукой в толстой перчатке, потом немного по снегу — сверху льдистая корочка, а под ней рыхлый сугроб, главное не провалиться, а то сапог останется, как потом домой возвращаться в одних шерстяных носках? А дальше уже короб, забраться на него, отстучать с ног налипший снег и по промерзшим доскам дойти до поворота.
И там — между домом и магазином, где мамина подруга тетя Маша Федорова торгует съестным и немного игрушками, уже сидит зайчик, почти неотличимый от сугробов вокруг. Пурга отбелила его, запорошила, но мама протягивает руку и смахивает снег с его мордочки, зайчик бьет задней лапкой и протягивает ей сверток. Лелька гадает, что же в нем? Может, паззл со львенком из грустного мультика? Или пушистые носочки с пчелками? А может, целая коробка сладостей, но чтобы обязательно с конфетами “Буревестник”, Лельке они нравятся больше всех. Ветер толкает маму в спину, она прячет подарок в карман, гладит зайчика по спинке и поворачивается к дому. Теперь ветер дует ей прямо в лицо, царапает снежной крошкой, но мама шагает уверенно, у нее в кармане сверток от зайчика, а до дома всего три шага.
Лелька проваливается в сон до того, как хлопает дверь в подъезде, а Мальчик сначала рычит, а потом стучит хвостом о промороженную ступеньку. Лелька не слышит, как мама заходит домой, а бабушка охает — щеки белые совсем, Ира, ты сумасшедшая! Лелька не чувствует ни холода, с которым мама заходит в комнату, ни снега, что сыплется с маминой шапки и тает прямо на подушке от сонного дыхания, ни запаха мокрой шерсти от маминых рук, но знает, что он есть, ведь мама гладила зайчика, а тот терся об нее мордочкой в ответ.
Лелька спит и ей снится, что южак стихает, небо светлеет, а из-за сопки выглядывает краешек солнца — желтый, как бананы в праздничной связке, что передал маме зайчик посреди пурги утром второго дня нового года. Лелька спит и ей снится, что пришла весна.